Расследование - Страница 2

Дурную траву с поля вон!

В Америке, мрачно размышлял я, сидя у себя в спальне, такое просто невозможно. В Америке ставки на лошадей из одной конюшни считаются выигравшими, если приходит любая из них. Поэтому даже в случае победы аутсайдера тот, кто играл лошадей из этой конюшни, не остается внакладе. Пора бы взять на вооружение эту систему и нам.

Самое грустное заключалось в том, что Урон, мой невыбитый фаворит, стал буквально помирать на финишной прямой, и то, что он остался вторым, а не пятым или шестым, было большим чудом. Если бы на него не поставили так много денег, мне бы не пришлось его гнать. Самым большим невезением было не то, что его обошли за десять ярдов до финиша, а то, что сделал это другой питомец Крэнфилда, Вишневый Пирог.

Вооруженный сознанием собственной невиновности и убеждением, что распорядители скачек в Оксфорде оказались под влиянием эмоций трибун, а Дисциплинарный комитет разберется во всем с позиций холодного здравого смысла, я отправился на расследование без каких-либо дурных предчувствий.

Что касается холода, то с ним был полный порядок. Что касается здравого смысла, то предполагалось, что таковой есть у членов комитета, но отсутствует у нас с Крэнфилдом.

Первым намеком на катастрофу послужил зачитанный ими список из девяти скачек, где я выступал на явных фаворитах, подготовленных Крэнфилдом. В шести из них побеждали другие лошади Крэнфилда. В трех других они участвовали, но не побеждали.

– Это означает, – говорил лорд Гоуэри, – что инцидент, который мы разбираем, не носит случайного характера. Такое уже случалось, и не раз. Раньше это проходило незамеченным, но на сей раз все шито белыми нитками.

Я стоял перед ними с глупым видом, разинув от удивления рот. К несчастью, они решили, что челюсть у меня отвалилась от удивления перед их проницательностью.

– Но большинство этих скачек было давно, – возразил я. – Шесть-семь из девяти...

– Ну и что? – осведомился лорд Гоуэри. – Главное, они были.

– Такое случается с любым тренером, – пылко заговорил Крэнфилд. – Вы об этом прекрасно знаете.

Лорд Гоуэри окинул его ледяным взглядом. От этого взгляда у меня по спине побежали мурашки. Он действительно убежден, что мы виноваты, бешено колотилось у меня в мозгу. Только тогда я понял, что нам надо отчаянно бороться за жизнь, но было уже поздно.

– Напрасно мы не наняли адвоката, – шепнул я Крэнфилду, на что тот испуганно покивал.

Незадолго до розыгрыша «Лимонадного кубка» жокей-клуб наконец порвал с давней аристократической традицией и разрешил тем, кому угрожала дисквалификация и потеря лицензии, пользоваться на подобных разбирательствах помощью юристов. Это нововведение еще не успело по-настоящему привиться в скаковых кругах, и к нему пока что мало кто прибегал. Пару жокеев оправдали с помощью адвоката, но поговаривали, что они были бы оправданы и так. Кроме того, независимо от результатов разбирательства платить адвокату приходилось тем, кто его нанимал. Жокей-клуб не оплачивал судебные издержки, даже если выяснялось, что обвинения беспочвенны.

Сначала Крэнфилд согласился с моим предложением заручиться поддержкой адвоката, хотя ни одному из нас совсем не хотелось прибегать к помощи «тяжелой артиллерии». Затем совершенно случайно Крэнфилд встретил на одном из приемов своего старого приятеля, недавно ставшего членом Дисциплинарного комитета, и потом сообщил мне результаты их беседы. «Нам совершенно ни к чему тратиться на адвоката. Монти Миджли шепнул мне на ухо, что, по мнению Дисциплинарного комитета, оксфордцы погорячились; он не сомневается, что результат скачки не был подстроен, и беспокоиться не стоит: расследование станет пустой формальностью. Минут десять – и полный порядок».

Это успокоило нас обоих. Мы не насторожились и тогда, когда три-четыре дня спустя полковник сэр Монтегю Миджли свалился с желтухой и было объявлено, что расследования в ближайшие недели станут проводиться под председательством одного из членов Дисциплинарного комитета – лорда Гоуэри.

Желтуха Монти Миджли оказалась коварным врагом. Какие бы намерения ни вынашивал относительно нашего дела Миджли, стало ясно, что лорд Гоуэри имел совершенно иное мнение на этот счет.

Расследование происходило в большом, обставленном роскошной мебелью зале штаб-квартиры жокей-клуба на Портман-сквер. По одну сторону длинного полированного стола расположились в креслах четыре стюарда. Перед каждым из них высилась кипа бумаг, а за маленьким столиком чуть поодаль и справа от них помещался стенографист. Когда мы с Крэнфилдом вошли, он как раз разматывал шнур от магнитофона, стоявшего на его столике, чтобы установить микрофон на столе, за которым сидели стюарды.

Он поставил микрофон перед лордом Гоуэри, включил его, подул в него пару раз, вернулся к магнитофону, пощелкал клавишами и объявил, что у него все готово.

За спинами стюардов, чуть поодаль, располагались еще кресла. На них размещались распорядители скачек в Оксфорде и другие чиновники, без которых не обходится ни одно такое разбирательство.

Мы с Крэнфилдом должны были сидеть напротив стюардов, но в нескольких футах от стола. Нам тоже отвели кресла, причем очень роскошные. Все вполне культурно. Никаких орудий пытки. Мы уселись. Крэнфилд закинул ногу на ногу – уверенный в себе, спокойный человек.

Мы с Крэнфилдом были отнюдь не родственные души. Он унаследовал большое состояние от отца, фабриканта мыла, который, несмотря на щедрые пожертвования самым разным нужным организациям, так и не добился желанного титула пэра. Сочетание денег и неосуществленных социальных амбиций превратило Крэнфилда-сына в невероятного сноба. Он был убежден, что коль скоро я на него работаю, то со мной можно обращаться как с прислугой. Крэнфилд не умел обращаться с прислугой.