Расследование - Страница 41

– Отошла кровь с вашего платья?

Она пожала плечами:

– Я отнесла его в чистку. Сказали, что постараются...

– Извините, что так вышло.

– Забудьте об этом, – сказала она, прихлебывая кофе. – Я звонила в больницу в субботу. Мне сказали, что с вами все нормально.

– Спасибо.

– Скажите на милость, почему вы остановились на переезде?

– Когда я понял, что это переезд, было уже поздно.

– Но как вы ухитрились проехать через шлагбаум?

– Он не был опущен.

– Когда мы подъехали, шлагбаум был опущен, – сказала Роберта. – Мы увидели огни, людей, шум, крики и вылезли узнать, что случилось. Кто-то сказал, что поезд сбил машину... и потом я увидела вас буквально в трех шагах – без сознания, лицо в крови... Ужасно. Просто ужасно...

– Извините, что так вышло... Я наглотался окиси углерода и ничего не соображал.

Она усмехнулась:

– На слабоумного вы не похожи.

Шлагбаум, похоже, опустился после того, как я въехал на пути. Я не слышал, как он опускается, не видел его. Похоже, газы оказали на меня куда более сильное воздействие, чем я думал.

– Я назвал вас Розалиндой, – извиняющимся голосом сказал я.

– Я знаю. – На лице ее мелькнула тень. – Вы считаете, я на нее похожа?

– Нет, просто так получилось. Нечаянно. Я хотел сказать «Роберта».

Она выбралась из кресла, сделала несколько шагов и стала всматриваться в портрет Розалинды.

– Ей было бы приятно... знать, что она оказалась первой рядом с вами...

Резко зазвонил телефон у самого моего уха и не дал мне удивиться услышанному. Я взял трубку.

– Это Келли Хьюз? – Голос принадлежал человеку культурному и наделенному властью. – Говорит Уайкем Ферт. Я прочитал в газетах о том, что с вами случилось... Как сообщили сегодня, вы уже дома. С вами... все в порядке?

– Да, благодарю вас, милорд.

Смешно признаться, но сердце глухо застучало в груди. А ладони вспотели.

– Вы в состоянии приехать в Лондон?

– Я... у меня нога в гипсе... Боюсь, мне не очень удобно сидеть в машине.

– М-да! – Пауза. – Тогда я приеду в Корри. Вы ведь живете в конюшнях...

– Да, моя квартира наверху, выходит на конюшенный двор. Если вы войдете в него по аллее, то увидите в дальнем углу зеленую дверь с медным почтовым ящиком. Дверь открыта. Потом надо подняться по лестнице. Я живу наверху.

– Ясно, – коротко сказал он. – Значит, сегодня – устраивает? Отлично. Скажем, часа в четыре. Договорились?

– Сэр... – начал я.

– Не сейчас, Хьюз. Позже.

Я медленно положил трубку. Шесть часов мучительного ожидания. Черт бы его побрал!

– Какое бессердечное письмо! – воскликнула Роберта.

Я посмотрел на нее. Она держала письмо моих родителей, которое я оставил под портретом Розалинды.

– Вообще-то мне не следовало совать нос куда не просят и читать чужие письма, – сказала она, впрочем, без тени раскаяния.

– Уж это точно!

– Но как смеют они писать такое, почему они так жестоки?

– Это не совсем так.

– Вот что случается, когда в семье вырастает один яркий, умный сын, – с отвращением произнесла она.

– Яркие, умные сыновья справляются со своими проблемами куда лучше, чем я.

– Хватит заниматься самобичеванием!

– Слушаюсь, мэм!

– Вы перестанете высылать им деньги?

– Нет. В конце концов, они могут их не тратить или пожертвовать на приют для бродячих кошек и собак.

– По крайней мере, у них хватило приличия понять, что они не могут одновременно тратить ваши деньги и ругать вас на чем свет стоит.

– Мой отец несгибаемо честен, – сказал я. – Честен до последнего гроша. Так уж он устроен. Я ему благодарен за многое.

– Вот почему он так болезненно все это воспринял?

– Да.

– Я никогда... Я знаю, вы будете презирать меня за эти слова... но я никогда не считала таких, как ваш отец... людьми.

– Если вы не будете начеку, – предупредил я, – оковы могут упасть.

Она отвернулась и положила письмо обратно под портрет Розалинды.

– В каком университете вы учились?

– В Лондонском. Ютился в мансарде, жил впроголодь на стипендию.

– Я бы хотела... Как странно... Я бы хотела чему-то научиться. Освоить профессию.

– Учиться никогда не поздно, – улыбнулся я.

– Мне почти двадцать. Я не очень утруждалась в школе. Никто нас и не заставлял. Потом я поехала в пансион для девиц в Швейцарии... Теперь вот живу дома. Сколько времени ушло впустую!

– Дочери богатых людей всегда находятся в трудном положении, – важно изрек я.

– Насмешник и негодяй!

Она снова уселась в кресло и сообщила, что отец вроде бы пришел в себя. Он даже принял приглашение на обед. Все его конюхи по-прежнему работают. Впрочем, большую часть времени они играют в карты или в футбол, поскольку в конюшне остались лишь четыре совсем сырых лошади-двухлетки и три ветерана стипль-чезов, приходящие в себя после травм. Большинство владельцев обещали немедленно прислать своих лошадей обратно, если ему вернут лицензию в ближайшие три-четыре недели.

– Теперь если что и терзает отца, так это неопределенность. Он просто с ума сходит – ведь через две недели большие скачки в Челтенхеме, и если бы ему успели вернуть Кормильца, он бы заявил его на «Золотой кубок».

– Жаль, Кормилец не заявлен на Большой национальный, это дало бы нам больше времени для подготовки.

– А ваша нога будет в порядке к «Золотому кубку»?

– Если мне снова разрешат выступать, я собственноручно разобью гипс.

– Есть какой-то прогресс... в смысле лицензий?

– Пока непонятно.

– Когда жила мечта, все было превосходно, – сказала Роберта со вздохом. – А теперь...

Она встала, подошла к кровати и взяла стоявшие рядом костыли. Черные, из трубчатого металла, с подлокотниками и ручками, за которые нужно было держаться.